Де ла Роча переводит взгляд налево. На траверзе командиру виден «Нептуно»: у него больше нет фор-стеньги, от грот-мачты тоже мало что осталось, но он яростно отбивается от двух англичан, преграждающих ему путь. Паруса фок-мачты и грот, разодранные в клочья, давно рухнули на палубу, так что двигаться он не может. Де ла Роча представляет себе Кайетано Вальдеса на шканцах: сделав все возможное, чтобы помочь «Бюсантору» и «Сантисима Тринидад», он покорился судьбе и теперь готов драться за себя, тоже собираясь дорого продать свою шкуру. Все сражение рассыпалось на отдельные кровопролитные бои, и везде один против нескольких, без надежды.

– Вальдесу оттуда не выбраться.

Орокьета вопросительно смотрит на командира, пытаясь понять, пойдет «Антилья» на подмогу или нет. Де ла Роча молча указывает движением подбородка на продолжающий драться «Тринидад». Официальные доктрины всех флотов мира повелевают сперва приходить на помощь начальству. Кто командует, тот командует. А остальные собаки пускай сами вылизывают себе задницы.

– Ветер еще посвежел, мой капитан. Самую малость.

Это правда. И это хорошо, потому что теперь «Антилья» может идти быстрее, и ей легче менять галсы. Но, как бы то ни было, де ла Роча знает, что его капитан-лейтенант, задавая вопрос, пройдут они или не пройдут, был прав. Может, пройдут, а может, нет. Ветер может внезапно ослабеть или вообще стихнуть, и тогда «Антилью» возьмет на абордаж последний из британских кораблей, семидесятичетырехпу-шечный, с полосатым черно-желтым корпусом. И тут вторая батарея англичанина дает залп, который заставляет пригнуться всех на палубе (всех, кроме де ла Рочи, который чуть не порвал себе спинные мышцы, стараясь выпрямиться еще больше), сносит часть бортовых щитов шканцев, вдребезги разбивает носовой кабестан и оставляет на досках палубного настила четыре распростертых тела, залитых кровью, как туши в лавке мясника.

– Фалы крепить!

Старший боцман Кампано собирает вокруг себя с полдюжины матросов – своих самых надежных людей, свою аварийную бригаду – и принимается за дело.

– Себриан!

– К вашим услугам, мой капитан.

Теперь на голове у мичмана Себриана вместо шляпы повязан окровавленный платок Обломком железа ему оторвало половину уха. На галстуке и вороте кафтана тоже пятна свежей крови, но мичман держится молодцом. Этот худой, рыжий и симпатичный парень родом из Эль-Ферроля.

– Пожалуй, дело пахнет абордажем. Себриан принимает эту новость весьма флегматично, ограничиваясь лишь вопросом: они нас или мы их, мой капитан? Де ла Роча отвечает, что понятия не имеет, но с трудом представляет себе, как команда «Антильи», все эти силком завербованные нищие и каторжники, с криками «Да здравствует Испания» ринется брать кого-то на абордаж Себриан того же мнения. Если что-то будет, то с правого борта, прибавляет де ла Роча. Так что приготовьтесь к отражению абордажа оттуда. Сабли, ножи, топоры, пистолеты. Ну, в общем, сами знаете. Пусть подвижная группа морских пехотинцев будет наготове с примкнутыми штыками. Если мы зацепимся за снасти англичанина, уж он постарается перебросить к нам своих людей. Организуйте наших, приготовьте топоры, чтобы рубить багры и крючья, пошлите на марсы еще стрелков с гранатами и зажигательными бутылками (другой вопрос, удастся ли вам их уговорить), а сами возьмите часть подвижного отряда и будьте готовы подсобить там, где придется, на баке или на шкафуте. Понятно?

– Отставить дрейфить, мы уже держим быка за рога, – подбадривает его Орокьета.

Себриан смотрит на него искоса:

– Да уж, дон Хавьер. Как я свою тещу. Хороший парень, думает де ла Роча, глядя вслед мичману, уже начавшему отдавать распоряжения. А для галисийца у него даже неплохое чувство юмора. Черного, конечно. Но какой другой юмор может быть у человека, если его угораздило родиться испанцем, галисийцем и моряком.

Рррааа, кррраак. Рааа, ррааа. Крррак. Треск ломающегося дерева и свист щепок. Блоки двух штагов прости-прощай. Часть шкафута и угол одной из орудийных консолей правого борта рядом с грот-мачтой взметнулись столбом разлетающихся со свистом обломков. Рраа, ррааа. Бумм, бумм, бумм. Все громыхает и содрогается. На нижних палубах от раскатов дрожат шпангоуты.

Еще одно ядро попало в цель. Орокьета, рупором приставив руки ко рту, кричит, надсаживая голос:

– Крепить штаги, мать-перемать! Поскольку старший боцман Кампано занят на фалах (да к тому же у него погиб один из людей), выполнять приказ бросается гардемарин Фалько: собрав полдюжины матросов плюс одного надсмотрщика, он начинает крепить обвисшие штаги. Де ла Роча с тревогой наблюдает за юношей, который помогает натягивать пострадавшие снасти, взобравшись на консоль возле грот-мачты: он стоит во весь рост, и ничто не прикрывает его от огня англичан.

– Молодец парнишка, – почесывая бакенбарду, замечает Орокьета.

Рраа, рраааа, крраак На сей раз британские ядра прошли высоко, и в фор-марселе и фор-брамселе появились новые дыры. Одно из ядер перебивает бейфут фор-марса рея. Люди на марсе цепляются за снасти, а потом, качаясь наверху, пытаются хоть как-то поправить дело. Один – может, он ранен, а может, просто менее ловок, чем остальные, – повисает на перге, дрыгает ногами в воздухе, а потом, при очередном крене и наклоне мачты, срывается и летит вниз, в море, с долгим воплем: аааааааааааа. Де ла Роча отводит глаза. Потом, взобравшись на лафет одного из орудий по штирборту, смотрит на английский корабль, до которого остается все меньше. Если он ошибся в своих расчетах, плохо придется всем. Несмотря на все старания Себриана, маловероятно, что его люди сумеют отразить настоящую атаку.

– Вы позволите поговорить с вами, сеньор капитан?

К командиру робко подошел Бонифасио Ме-рино, судовой казначей. Он плотен, приземист, носит очки. Плохо выбрит. Типичная канцелярская крыса, которая ведет амбарные книги и – все они таковы – при всякой возможности кладет что-то себе в карман. Здесь, на борту, это легче легкого, потому что он ведает всем: счетами, боеприпасами, провизией, ее потреблением, бумагами, запасом вяленой трески на четыре месяца или на икс месяцев (по средам, пятницам и на Страстной неделе), сушеными овощами, салом, солониной, сыром, вином, сухарями и так далее. Столько-то арроб [97] – вместе с долгоносиками – порченых продуктов, потому что казначей в сговоре с торговцем, с поставщиком Военно-морского флота, с чиновником из министерства или еще бог знает с кем. Как и вся Испания. Как все те, через чьи руки что-то проходит.

– Что вы здесь делаете, Мерино?

– Внизу-то делать особо нечего, сеньор капитан… Вот я и подумал… Кхе-кхе… Что я…

– Что вы – что?

– Что, может, я буду полезнее тут, наверху. Де ла Роча смотрит прямо в глаза казначею; тот моргает, но не отводит взгляда. Де ла Роча знавал всяких казначеев, и этот, хоть и тоже нечист на руку, не из худших. Еще пару секунд капитан оглядывает его с головы до ноп мятая шляпа, грязные башмаки, потертый коричневый, лоснящийся на локтях кафтан, пальцы в чернилах. Нечто среднее между лавочником и писарем. Отнюдь не солдат.

– Почему именно сегодня, Мерино?

Казначей снимает шляпу, ерошит рукой жидкие курчавые волосы. Снова надевает шляпу. За полтора года, проведенных им на «Антилье», это первый раз, когда он просит разрешения во время боя находиться на палубе.

– Моего брата убили двадцать второго июля, при Финистерре… – наконец выговаривает он. – На «Фирме». Он там был третьим штурманом.

Де ла Роча еще мгновение смотрит на него. Ну и дела. Да в конце концов, черт побери, мысленно заключает он. У каждого свои причины драться.

– Вы можете остаться на шканцах – помогать подносить порох и заниматься ранеными.

– Спасибо, сеньор капитан.

Рррааа, бумм. Вновь летят обломки и содрогаются шпангоуты, а весь рангоут и такелаж вибрируют, как струны скрипки, которые дерет лапой злобная кошка. Де ла Роча, холодея, замечает, что одно ядро сильно повредило грот-мачту ниже брамрея. Пока что ничего страшного. Мачта не собирается падать. Ванты держат ее, и, кажется, все в порядке. Но так обычно и начинается.